ЭТОТ ДЕНЬ МЫ ПРИБЛИЖАЛИ, КАК МОГЛИ...

Великая Отечественная в датах и воспоминаниях ветеранов

Южнопортового района

Глава 7. Фронт за линией фронта

1941 г. 23 июля. Создан Республиканский штаб партизанских отрядов Эстонии. 6 августа. Первые из партизан – 43 бойца (Белоруссия) награждены орденами и медалями. В Карело-Финской ССР создан Республиканский штаб партизанских отрядов. Конец сентября. В Молдавии создан штаб по руководству партизанским движением. Октябрь. В Ленинградской области возник первый в ходе Отечественной войны партизанский край (около 11 тысяч квадратных километров, свыше 300 населенных пунктов). Октябрь – декабрь. Развернулись боевые действия партизанских отрядов в оккупированных районах Московской области. Рейд партизанского отряда шахтеров Донбасса (И. Ф. Боровик) по территории Житомирской, Киевской, Гомельской и Орловской областей. 29 ноября. Освобожден Ростов-на-Дону войсками Южного и Закавказского фронтов при содействии ростовских ополченцев и партизан. В селе Петрищево Верейского района казнена партизанка-комсомолка З.А.Космодемьянская («Таня»). 1 декабря – февраль 1942 г. Партизанский рейд объединенного отряда (затем соединения) С. А. Ковпака и С. В. Руднева на Сумщину. Конец декабря. На оккупированной территории СССР действовало свыше 2 тысяч партизанских отрядов (свыше 90 тысяч человек). 1942 г. Февраль – апрель. Партизанский рейд по Смоленской области отряда «Тринадцать» (командир С.В.Гришин). 23 марта. Окончен трехнедельный рейд по Минской и Пинской областям белорусских партизанских отрядов. 3 апреля. Партизаны доставили в Ленинград обоз с продовольствием (220 подвод), собранный жителями партизанского края Ленинградской области. 20 апреля. Завершилась Московская битва при существенной помощи партизан Московской области, противник отброшен от столицы на 150-400 км. 30 мая. Принято постановление «О создании при ставке ВГК Центрального штаба партизанского движения». На оккупированной территории СССР существовало 11 партизанских краев и зон. Май – июнь. Партизанский рейд соединения С.А.Ковпака и С.В.Руднева из Брянских лесов. Вторая половина мая – конец октября. В Аджимушкайских подземных каменоломнях (Керчь) вела оборону часть войск Крымского фронта (свыше 10 тысяч человек). 29 июня – 25 августа. Партизанская бригада А. И. Григорьева совершила рейд по тылам противника в Карелии. Июль. Партизанский рейд отряда Г. М. Линькова из Витебской в Пинскую область. Действия партизан на оккупированной территории отвлекли с фронта 24 дивизии противника. 9 сентября. Создан Белорусский штаб партизанского движения. Сентябрь. Партизаны осуществили 152 крушения эшелонов врага на железных дорогах. Сентябрь – октябрь. Партизанские рейды по Калининской (В.В.Разумов и А. И. Штрахов) и Могилевской (А. К. Флегонтов) областям. 2 октября. Образован подпольный ЦК КП(б) Украины. 26 октября – 29 ноября. 700-километровый партизанский рейд от Брянских лесов до Правобережной Украины. Октябрь. Партизанами подорвано 210 железнодорожных эшелонов. Ноябрь. В Белоруссии сформировано 430 партизанских формирований. Партизаны осуществили 238 подрывов эшелонов. Декабрь. Действовало 56 партизанских бригад в Белоруссии; 18 отрядов и 6 диверсионных групп в Карелии; 5 партизанских соединений, около 900 отрядов и более 1000 диверсионных и разведывательных групп на Украине; 12 отрядов и 24 группы в Литве. 1943 г. 2 февраля – 25 мая. Рейд партизанского соединения С.А.Ковпака через Ровенскую, Житомирскую и Киевскую области. Зима 1942/43 г. Мощные удары по тылам противника нанесены в ходе партизанских рейдов соединений С.А.Ковпака, Я.И.Мельника, А.Ф.Федорова, Н.И.Наумова. Февраль – апрель. Партизанский рейд (2400 км) соединения Н.И.Наумова по территории Сумской, Полтавской, Кировоградской, Одесской, Винницкой и Житомирской областей. Март. Партизанские отряды Болгарии начали объединение в Народно-освободительную повстанческую армию. Началось создание Народно-освободительной армии Албании. Май – июнь. Карательная операция на территории Минской, Витебской и Вилейской областей (участвовало свыше 80 тысяч гитлеровцев). Июнь – июль. Создано 1-е молдавское партизанское соединение. Создан патриотический антигитлеровский фронт Румынии. Рейд партизанского соединения А. Ф. Федорова по Житомирской и Волынской областям. Июнь – август. Рейд партизанского соединения Я.И.Мельника из Полесья в район Винницы. Июнь – сентябрь. Рейд партизан С. А. Ковпака из Полесья в Карпаты. Июль – август. На территории Барановичской области проведена одна из крупнейших карательных операций, в которой было задействовано свыше 50 тысяч гитлеровцев. 3 августа. На оккупированных территориях РСФСР, БССР и части УССР началась операция «рельсовая война» партизан Белоруссии, Ленинградской, Калининской, Смоленской, Орловской областей и части сил украинских партизан (около 100 тысяч человек). За первую ночь взорвано 42 тысячи рельсов в тылу групп армий «Центр», «Север» и «Юг». 13 сентября. Указом Президиума Верховного Совета СССР посмертно присвоены звания Героя Советского Союза руководителям подпольной комсомольской организации «Молодая гвардия». 19 сентября – конец октября. Второй этап «рельсовой войны». Участвовало свыше 120 тысяч человек, подорвано 148557 рельсов, пропускная способность на дорогах в тылу противника снизилась на 35-40%. Сентябрь – ноябрь. 580-километровый рейд партизанской бригады Ф. Ф. Капусты по Минской и Гродненской областям. Сентябрь – декабрь. Рейды партизанских соединений (Ф. Ф. Тараненко и В. Е. Самутина) по Минской, Белостокской и Брестской областям. 4 октября. Войска «Сражающейся Франции» совместно с партизанами освободили остров Корсика. 27 ноября. Каратели заживо сожгли всех жителей (280 человек) деревни Красуха Псковской области. Декабрь. В Белоруссии сражалось свыше 153 тысяч партизан. 1944 г. Зима – весна. На территории Польши во взаимодействии с Армией Людовой развернули борьбу против оккупантов 7 советских партизанских соединений и 26 отдельных крупных отрядов. Март. В Латвии создана 1-я латвийская партизанская бригада. 1 апреля. Завершился рейд (2100 км) партизанского соединения П.П.Вершигоры через Ровенскую, Волынскую, Львовскую, Брестскую, Пинскую области, Люблинское воеводство Польши, часть Восточной Пруссии. 5 – 30 апреля. Белорусские партизаны вели оборонительные бои в ходе крупной карательной операции оккупантов (до 60 тысяч человек). 16 июля. В Минске состоялся партизанский парад, в котором участвовало 30 тысяч человек. Июль – сентябрь. Партизанские рейды на оккупированной территории Чехословакии (всего около 20) под командованием П.Е.Беренштейна, В.А.Карасева, В.А.Квитинского, А.И.Курова, В.С.Манцева, Н.А.Прокопюка, А.П.Шарова, М.И.Шукаева и др. 1 августа. В Варшаве началось антифашистское восстание, предпринятое руководителями Армии Крайовой по указанию польского эмигрантского правительства и продолжавшееся до 2 октября. В условиях начавшегося восстания руководство Польской рабочей партии приняло решение об участии в нем частей Армии Людовой.

______________________________

Леонида Сергеевича Хованского 26 сентября 1942 г. с 6 красноармейцами-сержантами его роты в составе диверсионно-разведывательной группы забросили в тыл противника в районе Брянских лесов для помощи в проведении боевых операций местным партизанам. Обучали их саперному делу, разведывательным действиям, обращению с взрывными устройствами, правильной постановке мин и толовых шашек в месьа намеченные для подрыва линий связи, мостов, железнодорожных путей противника. Лучше всего о Леониде Хованском говорят строки из характеристики, которую дал ему командир партизанского отряда Платонов: «Старший лейтенант Л.С.Хованский состоит в Жуковском партизанском отряде Рогнединской партизанской бригады с 26 сентября 1942 г. в должности начальника диверсионной службы. За время его руководства указанной службой отрядом спущено под откос 16 вражеских эшелонов с живой силой, техникой, боеприпасами, продовольствием противника, взорван мост через реку Ветьму, уничтожено 12 автомашин с грузом и живой силой. Под его личным руководством группой спущены под откос три вражеских эшелона. Лично товарищ Хованский взорвал средний немецкий танк и одну автомашину с боеприпасами, участвовал в боевых операциях отряда, уничтожил 600 метров связи». В 1942-м был награжден орденом Отечественной войны 1-й степени. В январе 1943-го Хованский был ранен в голову, контужен, заболел сыпным тифом. Лежал в бреду с сильным жаром. Вышел из землянки проветриться и тут же упал в обморок на землю вдали от землянки. Немцы в это время проводили карательную операцию – прочесывали лес. «Нашу землянку взорвали. Там остался командир отряда Платонов. Меня фашисты обошли - сочли за труп. А вечером наши разведчики нашли меня и принесли к самолету ПО-2. Мест там всего два: впереди – летчик, сзади – штурман. На его коленях я пролежал весь полет без сознания. Привезли меня чуть живого в подмосковный военный госпиталь – бывшее здание санатория Коминтерна под Загорском». Через месяц, после интенсивного лечения, Леонида Сергеевича одели в новую военную форму с только что введенными в армии погонами и отправили с военного аэродрома города Козельска обратно в партизанский отряд. Его новая форма показала людям, какой сильной и непобедимой стала наша Красная Армия, вселила в душу партизан надежду на скорую победу над врагом. Перед началом второго генерального наступления на западном направлении по заданию Верховного Главнокомандующего отряды партизан провели «рельсовую войну». В августе 1943-го группа Хованского уничтожала охрану, взрывала мосты и железнодорожные пути вдоль всего фронта к тылу, чтобы лишить врага возможности маневрировать на наших дорогах. 26 сентября партизаны встретились с нашими наступающими войсками и продолжили совместное наступление, освобождая населенные пункты от немецких захватчиков. За проявленное мужество в партизанском движении Леонид Сергеевич был награжден медалью «Партизану Великой Отечественной войны» 1-й степени. И по приказу И.В.Сталина в 1943 г. был направлен на учебу в Москву в Военную академию им.Фрунзе (разведфак). В 1948 г. закончил академию, затем высшую разведшколу генерального штаба Красной Армии – французское отделение западный факультетв. Попутно изучил и английский, а по немецким он бегло говорил еще в школе при детском доме, и даже слыл неплохим переводчиком, когда надо было разговорить «языков» взятых партизанами. Перед войной Колю Козицына призвали в ряды Красной Армии. Служил он в Белоруссии в войсках ПВО. – На рассвете 22 июня 1941 г. нас подняли по сигналу боевой тревоги, нам сообщили, что немецкие самолеты, нарушив воздушные границы Советского Союза, сбросили бомбы на Минск, Киев и другие города, – вспоминает Николай Пантелеймонович. – Я тогда был командиром отделения связи в 5-м воздушном полку. Через несколько дней, после страшных боев с сильным противником мы оставили Минск. Это были самые горькие и мучительные дни для наших бойцов… Осенью 1941 г. под Вязьмой мы попали в окружение. Я был контужен и получил пулевое ранение левого легкого. Медицинскую помощь мне оказали в полевом госпитале, наспех развернутом в лесу под Вязьмой. Из окружения через линию фронта к нашим решили прорываться небольшими группами по десять-двенадцать человек. После нескольких неудачных попыток выхода из окружения я с несколькими бойцами решил повернуть на запад, в направлении Минска. В августе 1942 . в Заславском районе Белоруссии мы попали в засаду к фашистам. После жестокого боя из нашей группы в живых остались только двое: я и уроженец белорусского села Захаричи Володя Митько. Голодные и измученные, мы с трудом добрались до этой деревни, где его родные – мать и сестры накормили нас, обогрели, помогли залечить раны. Целых три месяца в доме родных Митько я скрывался от немцев. Тем временем мой товарищ решил наладить контакты с другими оказавшимися в окружении красноармейцами. Для этого он устроился извозчиком: возил назначенного немцами старосту по окрестным селам. И не просто так возил - попутно присматривался к людям. Спустя некоторое время ему удалось создать партизанскую группу, человек в пятнадцать. Первый сбор нашего отряда прошел 5 апреля 1942 г. в деревне Манилы Заславского района. Командиром отряда выбрали бывшего командира Красной Армии Лукина. Мы подрывали мосты, железные дороги, эшелоны с немецкими частями, устраивали засады на дорогах, нападали на небольшие немецкие гарнизоны, брали «языков». Постепенно численность партизанского отряда росла и в итоге достигла 2000 человек. Так была создана партизанская штурмовая бригада, которая действовала до июня 1944 года в Заславском, Плесинском, Лагойском районах Белоруссии. Николай Козицын стал командиром роты партизанского отряда «Штурм». В столкновениях с фашистами был дважды ранен. После освобождения Минска войсками 2-го Белорусского фронта Козицына назначили заместителем командира взвода 44-го артиллерийского полка, который участвовал в освобождении Белоруссии, Польши и взятии Кенигсберга. День Победы отметил с однополчанами в этом же городе. За участие в Великой Отечественной войне и партизанском движении Николай Пантелеймонович награжден тремя орденами Отечественной войны 2-й степени, двумя орденами Красной Звезды и многочисленными медалями. Александр Васильевич Милейшев добровольцем ушел на фронт. В составе 424-й отдельной мотострелковой разведывательной роты участвовал в боях на Калининском направлении. Был взят в плен. Командир посчитал его погибшим, и матери отправили похоронку: «Ваш сын убит и похоронен в дер.Холмянки Смоленской области». По нему даже в церквиотслужили молебен. А он в это время готовил свой первый побег из плена. Но попытка оказалась неудачной. Снова лагеря и тюрьмы с нечеловеческими условиями существования. Лишь пятый побег оказался успешным. Милейшеву удалось переправиться во Францию, где он стал участником французского Сопротивления. Франция высоко оценила его заслуги в борьбе против фашизма, вручив семь правительственных наград. Весной 1994 г. на имя А.В.Милейшева пришли документы, в которых правительство Франции назначило ему военную пенсию – две тысячи франков. Но ветеран не смог ею воспользоваться, он умер на две недели раньше, в ночь с 9 на 10 мая 1994 г., именно в День Победы. Недавно его жена, Елена Ивановна Милейшева, принесла в редакцию эти воспоминания об одном из наиболее драматичных периодов его жизни. «В лагере Оттинген, что в километре от Люксембурга, нас, измученных и истощенных, выстроили перед генеральным директором железорудных шахт и унтер-офицером, начальником охраны лагеря. Они принимали пополнение. Погода была пасмурная, холодная, сырая. Начиналась зима 1943 г. Генеральный директор назвал интересующие его профессии: «Кто из вас есть такие специалисты?». Кто-то из строя выкрикнул: «Есть художник!». Это уже обо мне. Мне шел 21-й год. В самые трудные минуты я старался не падать духом, но сейчас состояние мое было хуже, чем когда-либо. Меня называли художником, так как до войны я учился в Художественном училище имени 1905 года и даже имел при себе этюдник, в котором было двойное дно, где хранились перочинные ножи, опасные бритвы, кусачки. Но здесь этюдник у меня отобрали: художники не требовались. Лагерь находился в огромном сарае с толстыми кирпичными стенами без окон. Заключенных выводили в шахту через толстые двери, закрываемые на ночь на замок. У ворот лагеря стояла будка с часовым, а напротив – барак, где расположилась лагерная охрана во главе с унтер-офицером. Врачом в лагере был 26-летний советский военнопленный Иван Богинский, уроженец деревни Крапивна Брянской области. До войны он служил в Гродно и попал в плен в первые дни войны. Его доставили в штрафной лагерь Мейце в Германии. Он и там «проштрафился» и был переведен в Оттинген. Иван был высокого роста, худощавый, физически сильный, волевой. Вскоре мы подружились. Однажды он привел меня в комнату полицаев. Горел свет, а повар и старший полицай дремали на кроватях. Богинский усадил меня за стол, где стояли два котелка с едой. Один подвинул мне и сказал: «Ешь!». Конечно, я был голоден, но присутствие полицаев меня смущало. Они тоже были военнопленными, которых немцы «выделили», поэтому полицаи старались оправдать оказанное им доверие жестокостью к нашему брату. Я опасался навлечь на себя их гнев, но Богинский в приказном порядке заставил меня съесть все содержимое котелка. Из семнадцати человек, арестованных в Белоруссии и вывезенных на работу в шахты, хорошо помню Николая Михайленко и Михаила Чернова. Последний вскоре заболел и был помещен в лагерный лазарет. Богинский пользовался доверием у товарищей, и Чернов рассказал ему нашу белорусскую историю. Потом заболел и Михайленко, у него начались припадки эпилепсии. Иван сделал все возможное и невозможное, чтобы переправить их в госпиталь. На шахтах работали круглые сутки, сменами по двенадцать часов. Существовали строгие нормы выработки. Но находились некоторые, кто выкладывался с целью перевыполнить норму, чтобы получить лишнюю порцию пищи. Но когда они приходили к Богинскому за освобождением от работы, то он в наказание за их рвение освобождения не давал и отправлял на работу. О таких случаях узнали немцы, и контроль за врачом усилился. Случилось так, что заболел сам Иван, и в лагерь стала приходить монашка – сестра милосердия. Она делала перевязки больным. Однажды она сказала с сожалением: «Погибнете вы здесь». – «А что делать? Какой выход?» – «Надо подумать», – ответила эта миловидная, добродушная женщина лет сорока и вселила в него надежду, которая стала началом подготовки нашего побега. Богинскому иногда приходилось в сопровождении конвоира ходить за медикаментами для лагерных больных в аптеку к фармацевту Альберту Марешалю. Однажды он «захватил» с собой в коробках из-под медикаментов два гражданских костюма и записку с планом побега. Были разработаны два варианта побега. Мы остановились на одном, как нам казалось, наиболее подходящем: разобрать кирпичную кладку в складском помещении барака, где совсем недавно была снята с петель деревянная дверь, а образовавшаяся ниша замурована. Кладку сделали три дня назад, а погода все это время стояла сырая и дождливая, поэтому мы надеялись, что цемент не успел «схватиться», затвердеть, и нам удастся сделать лазейку. Эту операцию я взял на себя. Готовились к побегу втайне. Нам предстояло никем не замеченными проникнуть в складское помещение барака, то есть спуститься в небольшой колодец, где, минуя тамбур, можно было попасть к замурованной стене. Наступило два часа ночи, пришло время действовать. Выходим в коридор и видим нескольких лагерников, греющихся возле бачка с горячей водой. Повелительный голос Богинского заставил их уйти на нары. Быстро спускаемся в колодец склада. В темноте я нащупываю острием рашпиля шов кладки, после нескольких минут работы убеждаюсь, что шов поддается. Еще несколько минут энергичной работы – и первый кирпич вынут! Проделав лаз, я первым выхожу наружу, а вслед за мной Иван. По небу быстро бегут облака, и яркая луна, как прожектор, освещает нас на открытом месте. Мы ускоряем шаг, а за нами тянутся черные тени, еще четче обозначающие нас, беглецов. Минуя немецкую жандармерию, быстро сворачиваем в переулок, где должен находиться нужный нам гараж. У нас был план, начерченный Маришалем, но в темноте мы не смогли сориентироваться и гараж не нашли. Богинский хорошо знал дом и квартиру фармацевта. И мы направились туда. В доме, где находилась аптека, мы поднялись по наружной лестнице на второй этаж. Иван постучал в темное окошко. Сейчас же открылась форточка. Узнав голос Богинского, Марешаль впустил нас к себе. Он и его жена в эту ночь не спали. Так я впервые увидел этого бесстрашного человека, нашего освободителя из немецкого плена. Приведя в порядок свою перепачканную цементом одежду и обувь, наскоро перекусив и уточнив дорогу, мы отправились в гараж, где нам предстояло ждать машину. В гараже было так же холодно, как и на улице. Мы промерзли в легких костюмчиках и дрожали всем телом. Около шести часов утра вокруг нас стала пробуждаться жизнь, послышались голоса людей, к гаражу приближался шум машины – это подъехал на грузовой машине молочник Леммер. Он окликнул Ивана: «Жан ...». Мы сели в кузов, он накрыл нас брезентом. Проехав немного, остановился у какого-то дома, погрузил два бидона и пустую бочку и поехал к заставе. На границе Германии и Франции метрах в двадцати от шлагбаума молочника остановили немецкие часовые. Мы слышим, как Леммер выходит из машины и очень долго объясняется с часовыми. С момента нашего побега прошло четыре часа, и немцы обнаружили наше исчезновение, поэтому застава уже получила приказ: «Никого не пропускать!». У молочника был пропуск на право въезда на территорию Франции для заготовки продуктов для вермахта. Но приказ есть приказ. Один из часовых подошел вместе с Леммером осмотреть машину. Он встал на подножку, откуда ему хорошо был виден кузов. Мы, затаив дыхание, «вжались» в дно кузова. Небрежно брошенный брезент не вызвал, видимо, у него подозрения, и немец направился обратно к заставе. А за ним и Леммер, прихватив с собой небольшой сверток, который на глазах у немцев «ненароком» вывалился недалеко от шлагбаума. «Что это такое?» – поинтересовались они. – «Масло. Если вам надо, возьмите, – протянул он сверток, – я заказал на сегодня еще масла и сыра, да вот уже опаздываю!». Немцы переглянулись между собой, взяли масло и кивком головы дали понять: «Проезжай». Минут через пять после того, как машина пересекла границу, к заставе подошел наряд с письменным предписанием: «Никого не пропускать!». Но об этом мы узнали только много лет спустя из рассказа фармацевта Марешаля. Машина Леммера мчала нас по дороге, в сорока километрах от Вердена он нас высадил, передал сверток с едой и немного денег. Мы с грустью простились, не зная, как нам двигаться дальше по земле Франции, оккупированной немцами. Уже после войны, возвращаясь из Франции на Родину, на одном из железнодорожных пунктов в Германии я встретил бывшего лагерного узника Бакаева, родом из Башкирии. Он рассказал, что немцы объявили в лагере, будто беглецов поймали и расстреляли, но этому никто не хотел верить. А мы с Иваном продолжали путь, взяв курс на Верден. Моросил дождь, переходя в мокрый снег. В одном из селений зашли в кафе, чтобы согреться и передохнуть. Там было пусто в эти ранние часы и холодно. Мы выпили немного коньяку и по ошибке расплатились немецкими марками. Молодая хозяйка замахала руками и запричитала: «Нет, нет. Запрещено брать марками!». Иван достал франки, и мы побыстрее вышли. На душе было тревожно от неизвестности, беспокоил и наш внешний вид. Мы были в одних костюмчиках, без головных уборов – нас выдавала лагерная стрижка. Мы решили представляться поляками, так как уже знали, что их здесь много работало по найму на фермах, а многие бродили, как и мы, в поисках работы. У одного дома встретили старика, он предложил зайти, приготовил яичницу. Поняв, что мы не говорим по-французски, сказал: «Война – это плохо. Вы, наверное, русские. Русские хорошо воюют, бьют немцев». Отогревшись, мы стали думать о ночлеге. Хозяин посоветовал связаться с поляками, они могут указать надежное место. И действительно, они направили нас на хутор в километре ходьбы, где жил русский фермер. К хутору подошли, когда уже стемнело. Хозяин встретил нас сурово. Он не скрывал своего явного неудовольствия, когда узнал, что мы русские пленные, и сразу отказал нам в ночлеге. Мы потоптались немного у порога, идти нам было некуда. Хозяйка все это время сидела у стола и молча наблюдала, потом сказала мужу: «Они же русские! Куда же ты гонишь их в ночь?» Решено было оставить нас на сеновале. Хозяин неспеша отвел нас в коровник, где под потолком лежало сено. Густой запах сеновала с теплым воздухом от коров согревал нас. Мы спали мертвым сном и не слышали, как кормили и доили коров. Нас разбудили в восемь часов. Утром хозяин оказался к нам добрее, пригласил позавтракать, в дорогу дал несколько талонов на продукты. Мы продолжили свой путь на Верден. Погода стояла отвратительная, шел мокрый снег, идти было трудно. Сразу за селом мы наткнулись на двух французских жандармов, ехавших на велосипедах. Они остановили нас, обращаясь к нам на французском языке, а Богинский спросил по-немецки: «Говорите ли вы по-немецки?». Услышав немецкую речь, жандарм спросил: «Вы немцы?». Услышав утвердительный ответ, жандармы очень удивились, но, постояв некоторое время в недоумении, сели на велосипеды. А мы двинулись дальше. От старика, которого встретили на дороге, мы узнали, что недалеко от дороги есть селение, где живут поляки. Там есть кафе, хозяин – русский. Богинский к тому времени так натер ногу, что уже не мог идти не хромая. Мы приняли решение сменить курс и направились в кафе к русскому патрону, оказавшемуся в прошлом офицером царской армии. «Вопросов я вам задавать не буду, – сказал он, – мне можете доверять». Так произошло наше знакомство с Владимиром Щербининым. Мы сидели за столом, а на стене висела карта мира с отметкой боевых действий на фронтах: «Украина моя, наверное, еще помнит меня. Я бы и сейчас стал драться против немцев, но мне не доверяют». Щербинин проводил нас переночевать к одной старушке. На утро он снабдил нас рекомендательными записками в Верден к хозяину другого кафе в Париже на улице Де Нюи, тоже русскому эмигранту. В парижском кафе мы познакомились с украинским казаком, носившим длинные усы, как истинный запорожец, довольно крепким и подвижным. «Если бы не колхозы, вернулся бы на Украину», – говорил он нам. Очень скучал, хотел умереть на родине. Здесь он работал на мельнице, уходил рано, приходил поздно. Переночевав у него, мы вновь пришли в кафе. Наше внимание привлек сидящий за эмигрантским столиком сорокалетний грузин, говоривший на чистом русском языке. Он очень помог нам, снабдил беретами и шарфами, дал нам маленькие чемоданчики для еды и личных вещей, какие брали с собой французы, железнодорожные билеты. Рано утром поезд вез нас в Париж, в столицу оккупированной Франции. Так мы с Иваном Богинским попали в отряд французского Сопротивления «маки» в Коррезе, что на юге Франции, где с оружием в руках сражались против гитлеровской Германии за свободу русских и французов». После войны Иван Богинский, он же Жан, спрыгнул с поезда, направлявшегося в Советский Союз. Он остался во Франции со своей невестой, а Александр Милейшев вернулся в Россию, хотя его тоже уговаривали остаться. По законам того времени он должен был угодить в лагерь как «бывший в плену на оккупированной территории». Ему повезло – он избежал ареста, может быть, потому, что, не найдя работы в Москве, уехал во Владимирскую область. А его друзья, вернувшиеся вместе с ним, были репрессированы. Через много лет он встретился во Франции с Иваном Богинским, разговоров было море, воспоминаний – океан. Никто из них не жалел о выбранном жизненном пути. Николай Дмитриевич Ширяев в сентябре 1939 г., по Закону о всеобщей воинской обязанности, был призван в армию, хотя и являлся студентом первого курса Института кинематографии. Попал в Харьков, в школу младшего комсостава, через шесть месяцев окончил ее в звании старшего сержанта. – Когда немцы нарушили пакт о ненападении, мы перешли границу и воевали на территории врага. Об этом мало, кто сейчас знает, но еще в июле 1941 года наши воинские части углубились на 100-150 километров вглубь территории Румынии. А в это время немец уже имел значительные успехи на центральном направлении – в Белоруссии, на Украине. И военное командование перебросило наш корпус с юга на помощь стрелковым подразделениям. В начале августа наш корпус прибыл в Киевскую область. Бои были тяжелые, но малорезультативные, потому что немецкие войска уже окружили все обороняющиеся части советских войск. Нам дали неофициальную команду выходить из окружения кто как может. 8 августа мы самостоятельно переправлялись на встречу соединениям Красной Армии через реку Синюха. Но выйти к своим не удалось, мы оказались в полном окружении. Не помню, что кто-нибудь стремился добровольно сдаваться в плен, на моей памяти этого не было. Я очень хорошо плавал, а среди тех семи бойцов, которые были со мной, некоторые на воде не держались вообще,и мне пришлось помогать им переправляться. И вот, оставив на левом берегу и одежду, и документы, и все свои вещи, я вернулся, чтобы помочь оставшимся на правом берегу ребятам, но в это время немцы открыли огонь. И нам пришлось уже довольствоваться не одеждой, а одной только плащ-палаткой. В близлежащую деревню мы пришли почти голые. Это нас и спасло, потому что украинским крестьянам было велено никаких солдат не принимать. Нас пустили, и мы втроем дней пять пробыли в крестьянской семье до тех пор, пока не пришли регулярные части немецкого воинского командования. Того, кто был способен двигаться, немцы собирали во временные лагеря, где готовили к отправке в Германию. В таких временных лагерях старший сержант Ширяев был не один раз. – И вот в конце августа мы вдвоем попали в пересыльный лагерный пункт в городе Белая Церковь под Киевом. К этому моменту Николай Ширяев стал украинцем Николаем Шириенко из города Харькова. – Поскольку местным колхозам была нужна рабочая сила, немцы стали отпускать под расписку пленных украинцев. В этом большом лагере в Белой Церкви оказались жители Таращанской области, деревни Вовнинка. За жителя этой деревни я и выдал себя. И мне повезло – за меня поручился староста, который никогда прежде меня не видел. Начиная с сентября 41-го года и до весны 42-го я жил в Вовнинке. Меня приютила одна крестьянская семья. А в 42-м году немцы снова стали собирать местную молодежь для отправки в Германию. Каждое село получало разнарядку. В семье, где я жил, были две молодые девушки, которые должны были против воли ехать в Германию, но за них добровольно согласился поехать я. В новом лагере для перемещенных лиц Николай Ширяев провел полтора года. Чем мог помогал более слабым товарищам по несчастью и очень ждал прихода Красной Армии. Уже в 44-м году, когда фронт был совсем близко, Ширяеву удалось освободиться из лагеря и перейти линию фронта. Но свои встретили его настороженно. И из немецкого лагеря он, как вражеский шпион, попал в советский. Потом была Бутырская тюрьма, где ждал приговора. В то время эта тюрьма была только «политической», никакого уголовного элемента там не было. – 23 февраля 1945 г. нам, группе из 150 человек, без суда и следствия зачитали решение Особого совещания, возглавляемого Берией. По этому решению мне дали пять лет по статье 58 1Б – измена Родине во время военных действий. Никто не спрашивал, согласен ли ты с решением. Ты должен был просто подписать, что получил этот приговор. И в конце марта из Бутырок, через пересыльный пункт Красная Пресня, нас отправляют на Север. День Победы застал нас в Вологодской пересыльной тюрьме. Мы ехали в Воркуту, куда попали в конце мая 45-го года. В Москве весна, праздник, а там – завывания бури. В Воркуте Николай Ширяев провел четыре года. После смерти Сталина попал под амнистию. А реабилитировали человека, который и в плену старался, чем мог помочь своим, лишь в 1987 г.