Каким бы насыщенным событиями и интересным ни был для района XX век, он составляет лишь пятую часть богатой истории древних селений.

В те бесконечно давние времена, когда не то что Кремля, а и Москвы-то не было, здесь уже жили люди. Таких древних поселений, как Крутицкое, немного найдено археологами на территории современной Москвы. И все больше на дальнем северо-западе. Ведь там возвышенность. А здесь, на востоке, вторгается в черту теперешнего города Мещерская низменность, сформировавшаяся еще в доледниковое время. При таянии ледника его воды, захватывая огромные массы песка, щедро напоили юго-восток Москвы. Поэтому так много речек, ручейков, озер и болот было совсем недавно в этой части города. Даже подземные озера сохранились до наших дней. На одно из них недавно натолкнулись метростроевцы при прокладке шахты под станцию «Дубровка». И холмы, возвышающиеся над болотистой низменностью, здесь были песчаные, бурно поросшие сосновым бором и дубовыми рощами. Но сосна не выносит загрязненного городского воздуха, да и от красивой дубовой рощи осталась лишь память в названии Дубровских улиц и переулков.

Местность, где древний неолитический человек устроил свою стоянку во II тысячелетии до н. э. и которую теперь мы называем Дубровкой и Крутицами, необычайно удобна. С запада она была надежно защищена крутым склоном к реке Москве. С севера в глубоком овраге протекал бурный ручей, берущий начало из небольшого озера. Позже овраг назовут Подоном (Подонским оврагом), ручей Сарой (Сарским ручьем), а озеро долго еще будет отражать небо близ площади Крестьянской заставы. Теперь же озеро и овраг засыпаны, а ручей, взятый в трубу, впадает в реку Москву около Новоспасского моста. На поверхности земли от некогда бурного ручья осталось лишь название Саринского проезда.

С северо-востока укрывали стоянку глухие дубравы, в чаще которых весело струились речки Нищенка (Граворонка) и Пономарка, да цепь крохотных озер в районе теперешних Калитников.

На юг местность резко понижалась. В крутой излучине реки Москвы, там, где сегодня стоят корпуса ЗИЛа, притаились в непроходимом лесу глубокие Медвежьи озера (позже их назовут Черное и Постылое). А на юго-востоке, в теперешнем заводском районе (на месте АЗЛК, шинного, ГПЗ), вольготно раскинулось самое большое и коварное из московских болот - Сукино болото. Чтобы построить здесь заводы, торфяной болотный грунт пришлось срыть на глубину до 4 метров и намыть столько же песка. Во время весеннего половодья Москва-река так разливалась в этой низине, что ширина ее увеличивалась до 1,5-2 км.

Какими же людьми были наши земляки, жившие в этом районе за 4 тыс. лет до нас?

Рыболовы и охотники, они уже пользовались огнем, умели делать из глины и обжигать на кострах грубые сосуды для варки и хранения пищи. Ради каких-то (видимо, магических) целей поверхность таких сосудов они сплошь покрывали своеобразным орнаментом в виде рядов круглых ямок и насечек, нанесенных «чертовым пальцем» (белемнитом). Дно таких сосудов делали округлым, чтобы удобнее было ставить их между камнями.

Жилища их были непостоянными и представляли собой легкие шалаши. Орудия свои - топоры, ножи, скребки, рыболовные крючки, наконечники стрел, копий и гарпунов - они делали из камня и кости. А украшения (тоже каменные) упорно шлифовали на больших гладких каменных плитах.

Прошло немало времени, и появились на московской земле люди, владевшие секретом изготовления изделий из бронзы (сплав меди с оловом и свинцом). Именно с юго-востока пришли они на Москву-реку. Основные находки, относящиеся к бронзовому веку, были сделаны на юго-западе Москвы, в районе МГУ.

К нашему же району человек бронзового века лишь подошел. В Нагатине, где еще так недавно находилось прихотливо искривленное озеро Кривая Баба, найдены характерные для того времени боевые топоры. (Кстати, о Кривой Бабе. Странным это название выглядит только теперь. В старину же словом «баба» называли «старицу, старое русло реки». И значит, Кривая Баба - просто «кривое старое русло реки».)

Однако самый заметный след на юго-востоке столицы оставили люди дьяковской культуры. Это уже железный век.

И первой же находкой этого периода стало городище близ села Дьяково (между станциями метро «Каширская» и «Коломенская», около музея «Коломенское»). На высоком мысу, нависающем над излучиной реки Москвы, за рвами, валами и частоколом укрылись слегка углубленные в землю круглые и четырехугольные нехитрые жилища. В центре - очаг. Правая сторона мужская, левая - женская. В городище, около домов располагались амбары, кузница, дом для женских работ, особый «домик мертвых» (для хранения праха в урнах). Проживали здесь несколько десятков человек.

Городищ такого типа было по высоким берегам реки Москвы много. Ближние к нам - в Нижних Котлах и Капотне. А поскольку именно высокие речные берега любили занимать дьяковцы, то не исключено, что было такое поселение и на месте будущего Кожухова. Занимались дьяковцы скотоводством (при раскопках найдены останки коров, свиней, лошадей, овец), искусно вырезали из кости. Их глиняные горшки имели уже плоское дно (значит, был уже плоский стол и «под» очага). Орнамент на недосохшие глиняные сосуды наносили куском грубой ткани. Так получался клетчатый рисунок («текстильная керамика»). Недоумение археологов до сих пор вызывает обилие загадочных глиняных грузиков, часто с ритуальными изображениями. Исследователи считают, что дьяковские городища, просуществовавшие с VII в. до н. э. по V - VII в. н. э., относятся к угро-финской культуре (уграми называли на Руси венгров, в IX веке ушедших с севера).

Следы угро-финской культуры сохранились на юго-востоке Москвы и в названии урочища Угреша. Угрешские улицы и переулки близ Южного порта названы по дороге, шедшей через эту местность к богатому Николо-Угрешскому монастырю.

Угреша - это река, левый приток Москвы. Недалеко находится и Угрешское озеро. Многие вспомнят здесь и реку Угру в Калужской области, где бескровное противостояние русского и татарского войска в 1480 году завершило долгий период зависимости Древней Руси от Золотой Орды. Но название Угреша древнее. Считается, что появилось оно во времена дьяковских поселений и переводится как «луговая река».

Наконец, около V - VI в. н. э. в лесах Подмосковья появились первые славяне. С юга и юго-запада пришло в наши места суровое племя вятичей. Название этого племени происходит от древнего имени всех славян - «венито», «венеды». Сегодня остались от них лишь селища (следы древних поселений) и курганы. Самый древний курган найден у села Беседы, на юго-востоке МКАД. Немало их находилось в Орехово-Борисове и Царицыне. Несмотря на суровость нрава, вятичи довольно мирно уживались с угро-финами, просто поделив территорию. При таком разделе наш район - часть низменной Мещеры - долго еще оставался угро-финским.

Крутицкий монастырь (Крутицкое подворье)

Вплоть до XVIII века Москва была окружена плотной стеной дремучих лесов, в которых дороги и тропы были крайне редки и плохо проходимы. Передвигались же главным образом по рекам. Летом, когда реки мелели, на Русь с юга и юго-востока нападали и вражеские полчища. Конные орды легко проходили по речным отмелям, всегда имели рядом воду и подножный корм для лошадей.

Этим же путем шел хан Батый в 1238 году от Рязани на Москву. После захвата им Коломны многие жители убежали от татар вверх по Москве-реке. Однако Батый успел к Москве раньше, и часть жителей Коломны остановилась в пригороде. Есть версия, что село Коломенское и основано спасшимися от Батыя жителями Коломны.

Для защиты столицы от набегов кочевников с юга и востока Москвы была основана сеть монастырей-крепостей: Данилов (конец XIII века), Спасо-Андроников (1357 год), Симонов (1370 год), Николо-Угрешский (1381 год), Николо-Перервинский (XV век), Новоспасский (конец XV века), Донской (1591 год) и Покровский-Божедомский (1635 год). Высокие колокольни сел, окружавших Москву, также служили наблюдательными пунктами в военное время. С них подавали сигналы кострами или набатным звоном. И, наконец, последним рубежом обороны Москвы были городские стены: Земляного города, Белого города, Китай-города и Кремля.

Подмосковные деревни Дубровка, расположившаяся на левом берегу небольшой речки Сары (на некоторых картах почему-то Сарды), и Кожухово на берегу Москвы-реки известны по летописям еще с XIV века. Есть, правда, одно глухое упоминание, относящееся к XII веку, ко времени до знаменитого 1147 года, когда Юрий Владимирович Долгорукий пригласил Святослава Ольговича Северского в Москов. Знаменитый стихотворец XVIII века А.П. Сумароков в журнале «Трудолюбивая пчела» за январь 1759 года, перечисляя селения Степана Ивановича Кучки, согласно легенде изгнанного со своих земель Юрием Долгоруким, называет и село Симоново на месте теперешнего Симонова монастыря. Но следа даже в названиях района С.И. Кучка не оставил.

До середины XVIII века здешняя территория с селами Дубровка и Кожуховка принадлежала Крутицкому подворью и находилась под властью сначала епископа, а затем и митрополита Крутицкого. Крутицкие вал, переулки, да и само Крутицкое подворье (бывшее долгое время монастырем) сохранили память о древнем урочище Крутицы, существовавшем здесь уже в XII веке.

Интересное это древнерусское слово «урочище». В.И. Даль пишет: «Урочище, ср. живое урочище, всякий природный знак, мера, естественный межевой признак, как: речка, гора, овраг, гривка, лес и пр. Встарь принимали за урочище и одиночное дерево, и пень, отчего выходила большая путаница по межам». Да, было здесь, в Крутицах, за что зацепиться глазу. Высокий холм, до сих пор круто обрывающийся к Москве-реке, с севера был ограничен глубоким Подонским оврагом, по которому весело бежал шумный ручей Сара. Необычное название Саринского ручья и проезда на его месте несет на себе память о нелегких взаимоотношениях Москвы и Золотой Орды.

Точная дата основания монастыря неизвестна. Его создание относят к рубежу XIII - XIV веков. Возникновение и несколько веков истории монастыря связаны с Золотой Ордой.

Предыстория такова. В 1261 году около столицы Золотой Орды, города Сарай-Бату (Нового Сарая, сегодня на этом месте село Селитренное Астраханской области), хан, по просьбе великого князя Александра Невского, учредил постоянное представительство православной церкви для русских пленных и княжеских посланников. Образовалось Сарское епископство с митрополитом Митрофаном во главе. Вскоре так же было создано и Подонское епископство.

На рубеже XIII-XVI веков, во время одного из посольств в Москву, греческий летописец Варлаам, сопровождавший послов, будто бы и присмотрел место для московской резиденции сарских и подонских епископов.

По мере укрепления влияния Москвы сарские и подонские епископы все больше связывали свои дела с ней, а не с Ордой. И в 1454 году они окончательно переехали в Крутицы.

Через Подонский овраг и ручей Сару позднее монахи перекинули мост, соединивший Крутицы с Новоспасским монастырем. С южной стороны очень скоро появилась слободка Арбатец (от нее возникло современное название улицы Арбатецкая). Сначала здесь жили «черные люди» (пахари, обложенные налогом), затем служилые и монастырские ремесленники. Слободка была небольшая. В середине XVII века здесь располагалось всего 20 дворов - каменщики, плотники, резчики, иконники и др.

От татарских разгромов подворье спасали охранные грамоты хана.

Первым строением подворья считается церковь Петра и Павла, разобранная за ветхостью в 1356 году. Позже храм соединили крытым переходом с митрополичьими палатами.

Сегодня Крутицкое архиерейское подворье - уникальный архитектурный ансамбль. И хотя многое не сохранилось (роспись на сводах въездных ворот, колокола, отлитые в XVI веке), до сих пор восхищает подворье единством стиля. Создавался ансамбль во второй половине XVII века. В 1682 году зодчие Осип Старцев и Илларион Ковалев поставили на месте старой деревянной церкви новый каменный митрополичий храм.

Храм Успения соединили высоким крытым переходом на арках с митрополичьими палатами. А в 1693-1694 годы Осип Старцев поставил при въезде в подворье знаменитые двухарочные ворота с изразцовым теремком наверху. При палатах Крутицкого митрополита возвели небольшую домовую церковь Воскресения Христова. А южнее этой церкви в начале XVIII века встали фасадом к реке «набережные палаты». Были на подворье и служебные постройки: «особый дом для прочих лиц - певчих, монахов», небольшая кузница и просторная баня над крутым берегом Москвы-реки.

Наивысшего расцвета Крутицкое подворье достигло в XVI-XVII веках. Крутицы становятся официальным местом пребывания патриарха (хотя он здесь бывал редко, а жил по большей части в Кремле). На берегу реки разбивают «крутицкий вертоград» (парк и сад), где высаживают фруктовые и декоративные деревья, лекарственные и ароматические травы.

К тому времени во владении монастыря уже находится деревенька Кожуховка, местность Калитники и деревня Дубровка (современные Калитниковские улицы, переулки и Калитниковское кладбище, Дубровские улицы и проезды). Калитники подарил монастырю еще Иван Данилович Калита. Монастырю принадлежала и Спасская улица в Кремле, идущая от Ивановской площади до Спасских ворот. В распоряжении этого богатого монастыря было 16 городов (Белев, Мценск, Одоев и др.), в которых в то время проживали около 700 000 человек. Это целая епархия с 15 монастырями, в числе которых были и московские Покровский и Данилов, и 907 церквями.

Что же получал монастырь со своих многочисленных владений, в том числе и от наших небольших деревень?

На Руси в XIV-XV веках существовал особый аграрный строй для больших боярских и монастырских вотчин. Его называли «льгота», «пожалование», «тархан». «Быть в тарханах» - это пользоваться льготами.

«Те села ведает игумен и монахи, а кунщики мои с крестьян кун не берут и иных никаких пошлин, ни приказчик мой к ним не въезжает, ни перевар не пьет, ни пошлин не берет». («Переваром» называли на Руси крепкий напиток, приготовляемый путем варки готового уже вареного меда невысокого качества с готовым пивом. Именно этот ранний предшественник водки стал роковым для Москвы во время «Тохтамышева разорения», когда защитники Кремля им просто перепились.)

Дань монастырю народ уплачивал звериными шкурами. Постепенно по ценности выделились шкурки куниц и белок (при этом 20 беличьих шкур приравнивали к одной куньей, а 20 куньих - к одной гривне серебра). Собирателей пошлин так и называли - «кунщики». Однако чаще от целой шкурки (в качестве ее эквивалента) отрезались «беличьи лобки» и «куньи мордки». Они служили своеобразной гарантией того, что у хозяина действительно есть соответствующие шкурки. Даже правительство выпускало вместо денег «лобки» и «мордки», накладывая на них казенный штемпель.

Особо отмечалось право вотчинного суда. Часто это был самостоятельный суд владельца вотчины, иногда же - вместе с московским князем. Однако именно в Московском княжестве, по мере централизации земель, права вотчинников постоянно ограничивались.

Крутицкие монахи считались весьма сведущими в вере. Поэтому именно сюда 1 марта 1666 года под охраной стрельцов привезли знаменитого проповедника старой веры протопопа Аввакума. Пять суток крутицкие монахи вели с ним ожесточенные споры, пытаясь наставить его на истинный путь. Но Аввакум остался крепок в старой вере, и его отправили в ссылку.

В 1674 году здесь возник своеобразный ученый кружок - «Крутицкое общество», где духовные и светские лица проводили диспуты. Здесь начали работать над переводом Библии. А вскоре сюда приехал после окончания Краковского университета последователь Коперника Епифаний Славинецкий. Он выступал перед «обществом» с лекциями, составлял греко-славяно-латинский и филологический словари и даже организовал астрономические наблюдения (остатки астрономических приборов найдены при раскопках).

Именно тогда, в пылу церковных споров между настоятелем соседнего Новоспасского монастыря, будущим патриархом Никоном и крутицкими монахами, и создается смелая фантазия - «Сказание о зачатии Москвы и Крутицкой епископии», основанной мифическими Сарой и Подоном. Вот эта фантастическая повесть.

«В лето 6714 (1206) князь великий Данилъ Ивановичь после Рюрика, короля римскаго въ 14 колене, пришед из великаго Новаграда в Суздаль. И в Сузъдале родися ему сынъ, князь Георгий, и наречен Юрьи. И созда во имя его град Юрьевъ Польской. И в томъ граде церковь велелепну созижде во имя Георгия Страстотерпцы, каменную, на рези и от подошвы и до верху. И по создании храма того поехалъ князь великий Данилъ Ивановичь изыскивати места, где бы ему создати град престолный к великому княжению своему. И взя съ собою некоеко греченина, именемъ Василия, мудра и знающа зело и ведяща, чему впредь быти. И въехав с нимъ в островъ теменъ и непроходимъ зело. И в немъ же болото велико и топко. И посреде того болота и острова узрелъ князь великий Данилъ Ивановичь зверя превелика и пречюдна, троеглава и пестра велми пестринами различна и красна зело. И вопроси Василия греченина, что есть видение се пречюднаго зверя. И сказа ему Василий греченин: «Великий княже, на семъ месте созиждется град превеликъ и распространится царствие треугольное, и в нем умножатся различных ордъ люди, то есть прообразует зверя сего троеглавнаго, а различнии на немъ цвети - то же есть прообразует различных орд люди». Посемъ князь великий в том же острове наехалъ посреде болота остров малъ, а на немъ поставлена хижина мала, а живет в ней пустынникъ, а имя ему Букалъ. И потому и хижина именуема Букалова. И ныне на том месте Божиимъ повелением царской двор. И после того князь великий Данила Ивановичь с тем же греченином Василием спустя 4 дни наехали горы, а в горахъ техъ стоитъ хижина мала, а в той хижине человек римлянин, имя ему Подонъ. И возлюби князь великий место сие, и на томъ месте себе домъ устроити восхоте. Той же мужъ Подонъ исполненъ духа свята и рече: «Князе, не подобаетъ ти зде веселитися, то есть место домъ божий. Созижди ту храмъ, и пребудутъ архиереи бога вышняго служитилие». Князь же великий Данилъ Ивановичь въ 6-е лето на хижине Букалове заложи град и нарекоша имя ему Москва. А в 7 лето на горахъ Подонскихъ на хижине заложи церковь всемилостиваго Спаса и устрои святолепную. И в 9-е лето родишася у него два сына, князь Алексей, князь Петръ. Онъ же, князь великий Данилъ Ивановичь, любляше сына своего вельми, князь Алексея Даниловича, и во имя его созда градъ к северу и нарече имя ему Алексинъ. И там обрете во острове мужа именем Сара, земли Иверские, свята и благоговейна зело, и на его хижине заложи градъ Алексинъ. И по 29 летехъ прииде из грековъ епископъ Варлаамъ к великому князю Данилу Ивановичю и многия чюдотворные мощи с собою принесе. Князь же великий Данило Ивановичь приять его съ великою честию и любовию, и повеле ему храмъ освятити на горах Подонскихъ, и предаст ему область Крутицкую, и нарекоша его владыкою Сарскимъ и Подонскимъ, а горы нарекоша Крутицы» /Библиотека русской фантастики, т.2, М. - 1990/.

Не надо обладать обширными познаниями в русской истории, чтобы увидеть всю фантастичность этого повествования. Однако названия местностей и имена использованы здесь подлинные. Более того, многие исследователи считают, что большое топкое болото с хижиной Букала - это не что иное, как известное Сукино болото, некогда вольготно располагавшееся на юго-востоке нашего района.

Знаменитый указ Екатерины II от 1764 года лишил монахов всех владений и передал монастырь в руки военных. И вскоре Крутицы подверглись разорению. Церковь Успения стала приходской, а казна монастыря и все драгоценности переданы на хранение в кремлевский Чудов монастырь.

При Николае I в Крутицкое подворье и вовсе вселился жандармский корпус графа Бенкендорфа. Тогда-то при монастыре возникла политическая тюрьма. Осенью 1843 года сюда попадает А.И. Герцен. Позже он напишет в «Былом и думах»:

«Ехали мы часа полтора, наконец проехали Симонов монастырь и остановились у тяжелых каменных ворот, перед которыми ходили два жандарма с карабинами. Это был Крутицкий монастырь, превращенный в жандармские казармы... В монашеских кельях, построенных за триста лет и ушедших в землю, устроили несколько светских келий для политических арестантов».

Это близкое соседство с военными продолжилось и в XX веке. Алешкинские казармы, как называют их москвичи, становятся штабом и гауптвахтой Московского гарнизона. И только в 90-е годы началось постепенное восстановление Крутицкого подворья.

Интересно, что напротив Крутиц, на другом берегу реки Москвы, в древности находилось еще одно известное урочище - Дербеневка (древнерусское слово «дерба», «дербина» означает низкую болотистую местность, покрытую мхом и кочками). Теперь здесь Дербеневские набережная, улица, переулки, известные в середине XIX века своими петушиными боями.

Деревня же Кожуховка, владение Крутицкого монастыря, располагалась тогда в очень живописном месте - на опушке глухого соснового бора, на высоком берегу реки Москвы, далеко заливавшей луга по другому берегу. А разливалась река здесь до села Нагатинского, названного то ли по месту его расположения «на гати» (гать - насыпь, плотина, заваленное бревнами болото), то ли по древнерусской мелкой монете «ногате».

Происхождение названия самой деревни Кожуховки (или, как ее стали называть позже более степенно, Кожухово) можно установить лишь предположительно. Кожухом, кожушком на юго-западе Московской Руси называли шубу, тулуп, опашень на меху (опашень - летняя верхняя богатая одежда). Однако кожухом называли и навес над очагом, и нижний раструб дымовой трубы над русской печью, и свод банной печки-каменки, и саму печку-каменку. Но откуда название ни выводи - от тулупа или от печки, а выходит, что жили здесь люди весьма теплолюбивые. А может быть, местные крестьяне просто занимались кожевенным промыслом. Тем более, что недалеко, чуть выше по реке Москве, близ Дербеневки располагалось другое местечко, где выделывали кожи, - Кожевники.

Тогда же, в XIV веке, подарил московский князь Иван Калита Крутицкому монастырю еще одну деревеньку - Дубровку. Ее название ни у кого не вызывает сомнения. Был здесь дубовый лес, да такой густой, что «и в летнее время целые рати заблуждались и, идя друг против друга, расходились в разных направлениях и не могли встретиться». Недаром московскую сторону в те времена называли Лесною землею, глухим Лесом. А сейчас... Соотношение зеленого лесопаркового защитного пояса с застроенной территорией Москвы составляет 1:1,6 (для сравнения: у Токио 1:4, у Минска 1:11, а у Нью-Йорка 1:15).

Симонов монастырь

С XIV веком связано появление в районе множества «симоновских названий». Имена Симоновские набережная, улица и переулок получили, несомненно, от Симонова монастыря, в основании которого принимали участие Сергий Радонежский, митрополит Алексий, князь Дмитрий Иванович (Донской).

В сознании сегодняшних москвичей два монастыря, некогда стоявшие рядом (Симонов Старый и Симонов на Новом), слились в один Симонов монастырь.

История начинается со Старого Симонова монастыря, который основан с согласия и благословения митрополита Алексия и великого князя Дмитрия Ивановича Донского. Его основателем считают племянника и ученика Сергия Радонежского Федора - духовника Дмитрия Донского. Местность, где был основан монастырь, считалась в те времена одной из самых красивых в Москве. В сосновом лесу, раскинувшемся над глубоким оврагом, на высоком берегу Москвы, недалеко от глубоких Медвежьих озер, поставили в 1370 году маленькую церковь Рождества Богородицы. Через 140 лет ее заменили на каменную, которая в сильно перестроенном виде дошла до наших дней. Это та самая церковь, к приходу которой до сих пор относится Кожухово и куда теперь нужно пробираться по территории завода «Динамо». Тогда же, в 1370 году, как гласит предание, в двухстах метрах южнее церкви сам Сергий Радонежский вырыл незасыхающее глубокое озерцо Святое. Позднее оно расширилось и превратилось в Лисьин пруд, который в конце XVIII века москвичи назвали Лизиным.

Сюда, в этот небольшой Старый Симонов монастырь, в 1380 году привез с Куликова поля Дмитрий Донской тела воинов-монахов Троицкого монастыря Родиона (Ариана) Осляби и Александра Пересвета (боярина Бронского). Здесь их могилы находятся и по сей день.

А чуть раньше, в 1379 году, на земле, подаренной купцом Стефаном Васильевичем Ховрой, которая лежала чуть севернее Старого Симонова монастыря, игумен монастыря Федор основал Новый Симонов монастырь. И с тех пор обе обители жили общей жизнью. Только Старый Симонов стал прибежищем старцев-молчальников, то есть более строгой ступенью в монашестве по сравнению с Новым Симоновым.

Кстати, а почему Симонов? Историки считают, что имя к монастырю, слободке вокруг него, улицам, проездам и набережной перешло все от того же С.В. Ховры, который в монашестве принял имя Симона. Есть, правда, и другая версия, согласно которой имя монастырю дала маленькая деревушка Симоновка, находившаяся на месте монастырских строений.

Тесно связан Симонов монастырь с родом Ховриных. В XIV веке Москву наводнили с юга греческие и итальянские купцы. Особенно много приезжало гостей из генуэзской колонии Сурожа на Черном море (гостями тогда называли купцов-оптовиков, привозящих товар из-за рубежа, а Сурожем - теперешний город Судак). Торговали сурожане «суровскими товарами» - драгоценными камнями и дорогими шелковыми тканями. Многие сурожские гости, осев на московской земле, дали свои имена местным селам (Софрино, Тропарево, Ховрино и др.). Таким сурожским гостем и был младший потомок греческих князей Стефан Васильевич. Его сын Григорий получил в Москве некрасивое, но выразительное прозвище Ховра или Ховря, что значит «неряха», «неопрятный человек», «свинья» (ср. «хавронья»). Его же дети гордо носили имя Ховриных. Про этого-то Григория Ховру и сообщает Вкладная и кормовая книга Симонова монастыря: «Григорий Ховра да жена его Агрепена начало учинили Симонову монастырю и церковь каменную большую они возвели и кельи многие они поставили».

Явно стремился Григорий Ховра своими богатыми вкладами в редкие тогда долговечные каменные постройки укрепить свое положение среди московской знати. И ему это удалось. Уже его сын, Владимир Ховрин, пожалован в бояре, занимает у великого князя Ивана должность казначея, строит себе в Кремле «палаты кирпичны». Сын же Владимира, Иван, прозванный Головой, руководит строительством Успенского собора в Кремле. Тогда-то и свела судьба род Ховриных с крупнейшим зодчим XV века итальянцем Аристотелем Фиораванти, строившим Успенский собор и планировавшим стены и башни Кремля. Тогда-то и стали Ховриных почтенно называть Ховриными-Головиными, а потом и вовсе Головиными. История же, своевольно распорядившись, сделала Головиных князьями и графами, а одного из них, фельдмаршала и генерал-адмирала графа Федора Алексеевича Головина, вернула на родные земли близ Симонова монастыря и деревни Кожуховки во время знаменитого «потешного боя» Петра I.

Но это в будущем. А пока Владимир Григорьевич Ховрин строит в Симоновом монастыре храм Успения Богородицы. Этот храм, один из самых больших тогда в Москве, до сих пор высится на массивном белокаменном подклете и весьма изукрашен по-итальянски ( в его перестройке в конце XV века принимал участие ученик самого Аристотеля Фиораванти). Известно, что в XIX веке в храме хранилась икона Господа Вседержителя, принадлежавшая Сергию Радонежскому. По преданию, этой иконой Сергий благословил Дмитрия Донского на Куликовскую битву.

Кроме же монастырского Успенского собора, Владимир Григорьевич и «ограду кирпичну около монастыря сделал». Это была первая в московской архитектуре каменная монастырская ограда, возведенная из нового тогда в Москве материала - кирпича. Его производство только что наладил все тот же Аристотель Фиораванти недалеко от Симонова, в селе Калитникове.

Строительство нового монастыря, его храмов и стен вызвало приток работных людей, и вскоре вокруг образовались слободы. К середине XVI века в Симоновой, или Коровьей, слободке уже селились монастырские люди, сапожники, воротники, плотники, квасовары, кузнецы.

С момента своего создания Симонов монастырь находился на самых опасных южных рубежах Москвы. Поэтому стены его делали не просто монастырскими, но крепостными. И часто, очень часто приходилось монахам становиться воинами.

В 1571 году с башни монастыря смотрел на горящую Москву хан Давлет-Гирей. Столица выгорела тогда за три часа, а в огне погибли около двухсот тысяч москвичей. В 1591 году во время нашествия татарского хана Казы-Гирея обитель вместе с Новоспасским и Даниловым монастырями успешно противостояла крымскому войску. В 1606 году в монастырь царем Василием Шуйским были направлены стрельцы, которые вместе с монахами отражали войска Ивана Болотникова. Наконец, в 1611 году, во время сильнейшего пожара в Москве, возникшего по вине поляков, многие жители столицы укрылись за монастырскими стенами.

В числе немногих Симонов монастырь считался ставропигиальным, то есть управлялся непосредственно патриархом (только семь монастырей в России имели чин ставропигиальных: Соловецкий, Новоспасский, Воскресенский (Новый Иерусалим), Симонов, Донской, Спасо-Яковлевский и Заиконоспасский).

Далеко славился Симонов монастырь и своими воспитанниками. Здесь постригся в монахи и учился знаменитый Кирилл - основатель Кирилло-Белозерского монастыря. Из обители вышли митрополиты московские Геронтий (1473) и Варлаам (1511), патриархи всея Руси - Иов (1588), Гермоген (1606), Иосаф II (1633) и Иосиф (1642). В монастырской келье трудился последователь Нила Сорского князь-инок Вассиан Патрикеев, доказывавший, что «монастырям сел не подобает держати». А рядом, в соседней келье составлял вдохновенные речи против Иосифа Волоцкого лучший оратор и переводчик в тогдашней Москве Максим Грек.

В XVI веке неизвестные зодчие возвели вокруг Симонова монастыря новые крепостные стены с мощными башнями (некоторые историки предполагают авторство знаменитого русского зодчего Федора Коня, строителя стен Белого города Москвы, Смоленского Кремля и стен Боровско-Пафнутьева монастыря). И по сей день возвышается в южном углу мощная шестнадцатигранная башня Дуло, названная по имени предводителя татарского войска, убитого с этой башни стрелой. В западной стене монастыря, обращенной к реке Москве, существовала Тайницкая башня с потайным ходом к реке, который обрушился в 1840 году. Осталась с тех времен Солевая башня в юго-восточном углу монастыря.

Славилась на всю Москву и монастырская колокольня. Да и колокольный звон, судя по летописям, был на той колокольне незаурядный. Так, в Никоновской летописи помещена специальная статья «О колоколах», в которой говорится о сильном и чудном колокольном звоне, доносившемся, по мнению одних, от соборных колоколов Кремля, а по мнению других, от колоколов Симонова монастыря. Существует также знаменитая легенда, что накануне штурма Казани молодому Ивану Грозному ясно послышался звон симоновских колоколов, предвещающий победу.

Поэтому и к самой симоновской колокольне москвичи испытывали почтение. И когда к XIX веку она пришла в ветхость, то известный архитектор Константин Тон (создатель русско-византийского стиля в московской архитектуре) возвел в 1839 году над северными воротами монастыря новую. Крест ее стал самой высокой точкой Москвы (99,6 метра). На втором ярусе колокольни располагались церкви Иоанна, патриарха Царьградского, и святого Александра Невского, на третьем - звонница с колоколами (самый большой из них весил 16 тонн), на четвертом - часы, на пятом - выход на главу колокольни. Построили это величественное сооружение на средства московского купца Ивана Игнатьева.

«Его удар повторялся приблизительно каждые 25 секунд. Он доносился также со стороны Замоскворечья. Он овладел мною; особенность этого колокола заключалась в его величественнейшей силе, в его строгом рычании, параллельно с гулом. Надо прибавить, что рычание это и придавало ему какую-то особую оригинальность, совершенно индивидуальную. Сперва, в самый первый момент был я испуганно поражен колоколом, затем испуг быстро рассеялся, и тут открылась передо мной величественная красота, покорившая всего меня и вложившая в душу сияющую радость. До сей минуты запечатлелся этот звук во мне! Оказалось, этот колокол был Симонова монастыря».

Это из воспоминаний уникального человека, гениального русского звонаря Константина Константиновича Сараджева. Уже в советское время, после закрытия Симонова монастыря доводилось иногда ему звонить и на симоновской колокольне.

Cлавился Симонов монастырь не только колокольным звоном. Широко известен также симоновский распев, который сложился и исполнялся в монастыре. В библиотеке Московской консерватории до сих пор хранятся произведения уставщика Симонова монастыря, иеромонаха Виктора. В 1849 году симонов распев был издан Придворной певческой капеллой. Особую известность из распева получила Херувимская песня, обработанная для четырехголосного хора знаменитым Бортнянским.

А в век дворянских любезностей и сентиментальных повестей обессмертил Симонов монастырь Николай Михайлович Карамзин:

«... всего приятнее для меня то место, на котором возвышаются мрачные, готические башни Симонова монастыря. Стоя на сей горе, видишь на правой стороне почти всю Москву, сию ужасную громаду домов и церквей, которая представляется глазам в образе величественного амфитеатра: великолепная картина, особливо когда светит на нее солнце, когда вечерние лучи его пылают на бесчисленных златых куполах, на бесчисленных крестах, к небу возносящихся! Внизу расстилаются тучные, густозеленые цветущие луга, а за ними, по желтым пескам, течет светлая река, волнуемая легкими веслами рыбачьих лодок или шумящая под рулем грузных стругов, которые плывут от плодоноснейших стран Российской империи и наделяют алчную Москву хлебом.

На другой стороне реки видна дубовая роща, подле которой пасутся многочисленные стада; там молодые пастухи, сидя под тению дерев, поют простые, унылые песни и сокращают тем летние дни, столь для них единообразные. Подалее, в густой зелени древних вязов, блистает златоглавый Данилов монастырь; еще далее, почти на краю горизонта, синеются Воробьевы горы. На левой же стороне видны обширные, хлебом покрытые поля, лесочки, три или четыре деревеньки и вдали село Коломенское с высоким дворцом своим».

Читая эти строки, невольно пытаешься увидеть окрестности монастыря конца XVIII века. Увидеть и сравнить их с теперешними...

А тогда, после того, как Б.М. Федоров переделал сентиментальную повесть Карамзина «Бедная Лиза» в пьесу, и роль главной героини сыграла в ней несравненная М.С. Воробьева, влюбленные москвичи толпами стали гулять по берегу пруда, названного Лизиным, и вырезали на деревьях свои имена. Появилась даже язвительная эпиграмма на это паломничество:

«Здесь Лиза утонула, Эрастова невеста,
Топитесь, барышни, для всех здесь будет место».

Немного сегодня осталось от некогда богатого монастыря. На месте Святого (Лизиного) пруда высится ныне административное здание завода «Динамо».

Интересные воспоминания оставил о начале XX века писатель А. Ремизов.

«Симонов - место встречи «порченых» и «бесноватых». Их свозили со всех концов России в Москву: среди белых попадали черные - кавказские, и раскосые - сибирские, и желтые - китайские. После обедни их «отчитывал» неустрашимый, быстрый голубоглазый иеромонах о. Исаакий: говорком, шелестя, как листьями, словами молитв, изгонял он бесов. Но не столько само изгнание - бесы что-то не очень слушались Симоновского иеромонаха! - а подготовка во время обедни - это подлинно «бесовское действо!» - зрелище потрясающее. ... Бесовский пожар в Симонове ни с чем не сравним - зрелище ошеломляющее. Еще показывали: под стену монастыря подкапывающуюся гигантских размеров лягушку-демона, обращенного в камень; эта лягушка, о ней знала вся Москва, была как раз к месту и дополняла бесовское скопище. Есть странные любители смотреть покойников, а бесовское зрелище еще заразительнее: стоит раз взглянуть, как потянет еще и еще, не пропуская. В Симоновом народу и в будний день, как на праздник; на недостаток богомольцев нельзя было пожаловаться!»

В 1919 году было закрыто знаменитое Симоновское кладбище. Но до сих пор в земле, под местным Детским парком, покоятся: первый кавалер ордена святого Андрея Первозванного, соратник Петра I, Федор Головин; глава семибоярщины, трижды отказывавшийся от русского трона Федор Михайлович Мстиславский; князья Урусовы, Бутурлины, Татищевы, Нарышкины, Мещерские, Муравьевы, Бахрушины.

До 1924 года здесь стояли надгробия на могилах русского писателя С.Т. Аксакова и рано умершего друга А.С. Пушкина поэта Д.В. Веневитинова (на его надгробной плите чернела эпитафия: «Как знал он жизнь, как мало жил»).

В 1923 году в помещении монастыря был открыт музей, который вел активную археологическую работу. Он просуществовал до 1929 года. А ночью 21 января 1930 года, в канун годовщины смерти В.И. Ленина, были взорваны все церкви, большая часть стен и башен. И через три недели здесь уже возводили по проекту братьев Весниных Дворец культуры ЗИЛ.

И только в 80-е годы удалось отвоевать у завода «Динамо» его компрессорную станцию - церковь Рождества Богородицы в Старом Симонове.

Клады нашего района

Это сегодня чуть ли не в каждом микрорайоне расположено отделение банка. Приходи, клади деньги на сбережение, да еще на некоторый прирост. А в средневековой Руси деньги, драгоценности можно было только спрятать. И надежнее всего зарыть в землю да место запомнить. А то в стену монастыря замуровать - от пожаров или в реку-озеро опустить.

Зарывали клады купцы, боявшиеся лесных разбойников; просто москвичи в смутные времена, боясь потерять накопленное. Сегодня большое количество кладов, сосредоточенных в одном месте, говорит историкам об интенсивной торговле здесь либо об оживленных торговых путях.

Однако на дороге клад не зарывали. Место старались выбрать пустынное, заброшенное, хоть и рядом с городом. Таким идеальным местом и были глухие дубравы да болота нашего района.

И чего только ни находят здесь археологи - арабские дирхемы, серебряные монеты из Испании, русские серебряные и медные деньги почти за восемь веков.

Самую раннюю находку относят к IX веку н. э. Это арабские куфические дирхемы, найденные в районе Симонова монастыря. Но как арабские монеты оказались здесь? Ведь не то что монастыря, но и Москвы-то еще не было.

Дело в том, что в VIII-IX веках Арабский халифат переживал экономический и политический расцвет. Необычайно оживилась торговля. Арабские купцы добирались в самые отдаленные страны, скупая различные товары. В Киеве и Чернигове они были столь частыми гостями, что арабских монет теперь находят на Украине больше, чем на родине. Платили арабские купцы за меха, мед, воск куфическими дирхемами, отчеканенными из высокопробного серебра.

Кстати, о необычном для русского слуха названии монет. Еще в античности, до введения монеты, у греков в обращении были железные прутья, которые называли оболами (от греч. «копье», «вертел»). Шесть таких прутьев составляли драхму (от греч. «схваченное рукой») - пучок, который являлся одновременно и денежной и весовой единицей. От драхмы и произошло название восточных серебряных монет - дирхемов. А куфическими их прозвали за надписи. Изображений на монетах не было. Зато надписей - цитаты из Корана, имена правителей, годы и места чеканки - было много на обеих сторонах монеты. Надписи же выполнялись древним, еще доисламским арабским шрифтом - куфой (по имени города Куфа на Евфрате). Это крупное, угловатое, с рельефными буквами письмо. Им переписывались первые халифы, выполнялись священные надписи на камнях, стенах мечетей, монетах. Этим же письмом на тонкой коже газели были записаны первоначально и стихи Корана.

Люди северных краев не понимали, конечно, куфических надписей на дирхемах. Да и зачем нужны надписи, если монету оценивали по весу и качеству серебра. Дирхемы из высокопробного серебра называли ногатами (от араб. «нагд» - хороший) в отличие от обычных, называемых кунами.

Однако не только целые дирхемы встретили археологи в симоновском кладе. Были там и «резаны». Так называли кусочки дирхемов. Ведь целый дирхем был слишком велик для мелких расчетов. Вот и придумали резать монету на 2, 4, 8 и более частей. Так получали мелкие, разменные деньги.

В XI веке обильный поток арабских куфических дирхемов на Русь иссяк. Считается, что богатые залежи серебра на Арабском Востоке исчерпались. Пробовали, правда, арабы привозить на Русь золотые или медные деньги. Но золото на Руси издавна использовалось лишь в ювелирном деле, а стоимость меди была так невелика, что медные монеты и пятьсот лет спустя не пользовались в Москве почетом, вызвав известный «медный бунт», основные события которого происходили в Коломенском.

Арабских дирхемов, однако, скопилось у русских купцов уже так много, что до конца XI века они все еще использовались в торговле. Куфические надписи на них постепенно стирались, вес уменьшался, и превращались они в гладкие серебряные кружочки. А в XII-XIII веках и вовсе наступил на Руси безмонетный период. Роль денег тогда выполняли либо драгоценности, либо меха.

И только при Дмитрии Донском началась в Москве чеканка собственной монеты. Вот тогда-то, в самом конце XIV в., кто-то зарыл в глухой дубраве близ Крутиц множество серебряных и медных монет. То ли купец, проезжая по Старой Коломенской дороге, решил свернуть в чащу и припрятать выручку «на черный день»; то ли разбойники, которых множество здесь сидело по лесам и болотам, спрятали добычу. Так или иначе, но прятали основательно. Разве могли они знать тогда, что в глухом лесу вскоре вырастет деревенька Дубровка, а потом и город сюда придет.

Тогда же место это казалось пустынным и таинственным. Зарывали клад с предосторожностями и заговорами, делавшими его «предназначенным»: увидит его лишь тот, кому он адресован. И загорался таинственный огонь над зарытым сокровищем. «Аще бо или серебро или злато сокровенно будет под землею, то многи видят огнь горящ на том месте, то диаволу показующему сребролюбивых ради», - говорит древнерусское сказание о Борисе и Глебе.

Внешний вид монет из дубровского клада весьма необычен. На одной стороне неясные, совсем нечитаемые знаки, являющиеся грубым искажением арабских букв. А если и можно что прочесть, то надпись гласит: «Султан Тохтамыш». На оборотной же стороне помещена русская надпись с титулом и именем московского князя. А ведь как раз рядом проходили и большие дороги на юг, в Орду (так, до 1966 года небольшая улочка около станции метро «Автозаводская» - улица Лобанова называлась Большой Каширской; здесь шла дорога в Каширу - этот русско-татарский город на берегу Оки).

Более того, монеты клада как бы иллюстрируют этапы политической борьбы Руси с Ордой. Только что, в 1380 году выиграно Куликовское сражение. Но в 1382 году Москва подверглась опустошительному разорению войсками хана Тохтамыша. И когда князь Дмитрий Иванович Донской задумал чеканить свою монету - символ самостоятельности, то вынужден был считаться с этой победой. На русской монете появилось имя Тохтамыша с титулом султана.

А затем уже сын Дмитрия Ивановича, князь Василий Дмитриевич, начнет чеканить титул «Великий князь Всея Руси». На иных же монетах голову хана в русской шапке разместят так среди арабских надписей, что при их чтении хан оказывается вниз головой. Это уже прямое неуважение. Потом среди арабских букв и русские появляются. А там уже и самого имени Тохтамыша нет - только титул. И, наконец, около 1399-1400 годов исчезают арабские надписи, обе стороны монеты становятся русскими. Зато появляется полный титул русского князя с именем «Великий князь Всея Руси Василий Дмитриевич», изображение зверя (льва или барса) - эмблема города Владимира. Так, в одном дубровском кладе сохранилась целая историческая эпоха освобождения Руси от ордынской зависимости.

Несмотря на то, что все, связанное с сокрытием сокровищ, считалось делом дьявольским и церковью весьма не одобрялось, кладов в XV-XVII веках прятали много: на будущей Марксистской улице, в Печатниках и Люблино, на Крестьянской заставе. И все больше серебряные копейки в глиняных кубышках, кувшинах, горшках.

Да и монеты-то странные, непривычные нам сегодня - тоненькие, овальные, с полустершимися штампами. Это в Москве приспособились тогда делать монеты из серебряной проволоки. Ее разрезали на кусочки, эти кусочки плющили с помощью молотка и ставили на них штампы. Отходов при таком способе почти не остается, но монеты выходят «немного кривыми».

Не только подлинные монеты находят в наших кладах. Немало и фальшивых. Подделывать монету было тогда легко. По сути, весь «монетный двор» мастер носил у себя в мешке. Ведь монеты чеканились в ту пору не только для торговых операций. Поскольку чеканка монеты была исключительным правом властелина страны или города (монетного сеньора), то выпуск собственной монеты говорил о его независимости. Поэтому особо тщательно охранялись монетные штемпели. Вышедшие из употребления, стершиеся штемпели тотчас уничтожались. Значит, подделав штемпель, можно было изготовлять фальшивые монеты в изобилии. Правда, если использовать свое чистое серебро, то выгоды получится мало. И вот добавляли мошенники в серебро примеси - лигатуру (олово или медь).

К слову сказать, в западных странах еще с XIV века сами короли не брезговали «разбавлять» серебряные монеты, поправляя таким образом свою казну. Так, французского короля Филиппа IV Красивого звали еще Филиппом-фальшивомонетчиком. А кельнский пфенинг в конце XIV века содержал всего 0,075 г. серебра (для сравнения в XIII веке серебра в нем было 1,315 г). На Москве такого себе не позволяли. И боролись с фальшивомонетчиками жестоко. В 1533 году отец Ивана Грозного Василий Иванович приказал отрубать фальшивомонетчикам руки и заливать им в горло расплавленное олово. Царь Михаил Федорович в 1637 году внес «уточнение»: вместо олова фальшивомонетчиков кормили «теми их воровскими деньгами» в расплавленном виде.

А так как в результате денежной реформы 1535-1538 годов появилась, наконец, и в Московском государстве единая по внешнему виду и весу монета, то, рассчитывая сохранить на будущее полновесную эту монету, москвичи бросились зарывать в землю глиняные сосуды (кубышки, кувшины, горшки) с серебряными копейками.

К XVI-XVII векам относят археологи и огромный клад серебряных испанских монет, найденных в 1972 году в Коломенском. Почему испанские? И как они оказались на юго-востоке Москвы?

А началось все в Германии в 1525 году на съезде немецких князей. Разнотипность европейских денег, их разный вес, массовая порча сильно мешали развивающейся буржуазной торговле. И немецкие князья решили договориться о единой европейской монете.

Уже с начала XVI века в Чехии, у деревни Иоахимcталь, где были серебряные рудники, чеканили полновесную монету. В обиходе ее называли талером. Ее-то и решили взять за основу новой всеевропейской монеты. И действительно, новая монета очень скоро завоевала европейский рынок. Только называется талер в разных странах по-разному. В самой Германии его называли гульденом, в России - ефимком, во Франции - экю, в Италии - скудо, в Испании, Центральной и Южной Америке - песо, в Скандинавии - далером, а в США - долларом. Причем каждый князь мог чеканить талер со своими эмблемами и надписями - важен был стабильный вес. Именно талерами и одновременно с ними образовавшимися золотыми монетами - дукатами обычно набиты сундуки пиратских сокровищ у Дюма, Стивенсона и Э. По.

Но не только у них. Этими же талерами (вернее, испанскими песо) полон и Коломенский клад - 1200 серебряных монет. Здесь песо из самой Испании, из Мексики и Южной Америки, чеканенные в период правления Изабеллы и Фердинанда и Филиппов - II, III и IV. В этот период из южноамериканских колоний начали активно вывозить драгоценные металлы, наводняя Испанию золотом и серебром. Из Испании же все это хлынуло в Европу. Попадало серебро и на Русь. На Московском монетном дворе талеры рубили на части и перечеканивали в русские серебряные копейки.

Район в допетровское время

И еще одно событие XIV века «запомнил» наш район. Когда великий князь Дмитрий Иванович шел с войсками против Мамая на Куликово поле, то на берегу древней реки Угреши, над высокой сосной ему явилась икона святого Николая Чудотворца. Князь посчитал это счастливым предзнаменованием и после победы, в 1381 году, поставил здесь деревянную церковь во имя св. Николая и учредил иноческую обитель. Со временем Николо-Угрешский монастырь стал настолько известен, что к нему образовалась дорога из Москвы. Вот на месте этой дороги и по соседству с ней позднее возникли Угрешские улицы и проезды. Само же название Угреша имеет много толкований. Считают, что оно происходит от древнерусского слова «угрева» - помощь либо пришло из угро-финских языков и переводится как «луговая река». Наконец, в самом простом варианте название толкуют как «река угрей».

События следующего, XV века сохранил Новоспасский проезд, соединяющий сегодня улицы Большие Каменщики и Симоновский вал. Названа улица по расположенному на ней Новоспасскому монастырю. Название интересное. Ведь если есть Новоспасский, то где-то должен быть и просто Спасский? И он действительно был.

История, правда, начинается в 1282 году на другом берегу Москвы-реки. Там, как раз напротив Симонова монастыря, младший сын Александра Невского, князь московский Даниил Александрович, поставил деревянную церковь в честь своего святого Даниила Столпника. Постепенно здесь образовался Данилов монастырь. Старцы подобрались суровые, серьезные, умные. Сын Даниила Александровича, Иван Калита, любивший бывать в этой лесной обители, говорить со старцами, переселил самых умных из них поближе к себе во вновь отстроенный дубовый Кремль. Поместил он их рядом с собором Спаса на Бору, образовав Спасский кремлевский монастырь.

Через полтора столетия, при Иване III, тесно стало в Кремле, да и монастырское кладбище находилось под самыми царскими окнами. Поэтому в 1490 году и перевели старый Спасский монастырь на новое место, напротив Крутицкого подворья, где исстари селились гончары. И получил монастырь имя Новоспасского. А так как для строительства крепостных стен нового большого монастыря нужно было много рабочих, то и образовалась вскоре рядом с Новоспасским монастырем слобода каменщиков (теперь здесь улицы Большие и Малые Каменщики).

XVI столетие - время бурного образования ремесленных слобод в Москве. Именно тогда с юго-востока от Крутицкого подворья, там, где сейчас пролегли улицы Симоновский вал и Крутицкие переулки (вплоть до современной улицы Мельникова), расселились «черные люди» (пахари), служилые и монастырские ремесленники. В то время это была одна из самых чистых местностей при въезде в столицу. Ремесленники проложили здесь прямые улицы, замостили их деревянными плахами, положенными на бревна и устроили деревянные набережные (для этого толстые бревна тесно вбивали вертикально в берег).

Слободу уже в то время называли Арбатец. Сегодня от обширной слободы осталась лишь короткая улица, длиной около 100 м, ведущая от Симоновского вала к Крутицкому монастырю. Наша Арбатецкая улица - из одного семейства с Арбатом и с теперешним Дурасовским переулком, расположенным в районе Покровского бульвара (прежнее его название - Малый Арбатец). Принято считать, что происходит это странное нерусское название из восточных языков. А дальше сплошные гипотезы... По одной, Арбат - это сокращенное от Горбат ( по холмистой или извилистой местности). По другой, Арбат происходит от арба (будто бы торговали здесь либо делали телеги). По третьей, арбад - множественное число арабского слова рабад (пригород, предместье). Есть и четвертый вариант: в основе названия Арбат арабское слово рибаты (рабаты), что значит «гостиница, постоялый двор на большой дороге». Так что маленькая Арбатецкая улица родилась на Востоке.

Другой слободой, образовавшейся на территории нашего района в XVI веке, стала Ленинская слобода. Конечно же, Ленинской тогда она именоваться не могла. Называлась она Симоновой, так как селились здесь монастырские ремесленники: сапожники, воротники, квасовары, плотники, кузнецы. Селились охотно, ведь выгодно: пока приписан к слободе, и налогов меньше платить, да и повинности уменьшались. Но ведь не одни переселялись в слободу ремесленники, а с семьями, с хозяйством. И к XVII веку так много стало хозяйских дворов в слободе, что ее прозвали Коровьей. Так, с двумя именами - Симонова и Коровья - слобода и дошла до XX века.

В XVII веке появляется первое упоминание и о большой роще в районе Медвежьих озер, находившихся в излучине реки Москвы на территории современного завода ЗИЛ. От той рощи в районе заводских корпусов осталась лишь улица Тюфелева роща. Но до сих пор бассейн и бани около завода старожилы района называют Тюфелевскими. Однако в XVII веке роща называлась несколько по-иному, менее благородно. Здесь располагалась деревня Тухоля (по другим источникам, Тухлево, Тухолево). Деревня и роща в конце XVII века принадлежали одному из друзей Петра I, потешному князю-кесарю Ф.Ю. Ромодановскому. Здесь же, на окраине рощи, стоял и его загородный дом. А смысл названия теперь уже нетрудно угадать. «Тухоль» - так тогда называли затхлость, гнилую вонь. А тухлицей именовали вонючую соленую рыбу, весьма любимую крестьянами. Последние деревья Тюфелевой рощи были вырублены здесь в 1931 году в связи с возведением корпусов завода.

XVII век заканчивается для района бурно, под гром пушек. В 1694 году близ Кожухова Петр I провел большие маневры, часто называемые «Кожуховским походом». Эти маневры показали превосходство новых, потешных солдатских полков перед старыми, стрелецкими.

Кожуховский поход Петра I

«Более всего споров о войне было на Кукуе. Многие не одобряли: «Черное море нам не надобно, к туркам, в Венецию лес да деготь, да ворвань не повезешь... Воевать надо северные моря...». Но военные, в особенности молодые, стояли за войну. Этой осенью ходили двумя армиями под деревню Кожухово и там, не в пример прочим годам, воевали по всей науке. Про полки Лефортов и Бутырский, про потешных преображенцев и семеновцев, наименованных теперь лейб-гвардией, иностранцы отзывались, что не уступят шведам и французам. Но славой кожуховского похода гордиться можно разве что на пирах под заздравные речи, шум литавров и залпы пушек. Офицеры, в вороных париках, шелковых шарфах до земли и огромных шпорах, не раз слыхивали вдогонку: «Кожуховцы! - храбры бумажными бомбами воевать, татарской пульки попробуйте»...

Колебались только самые ближние - Ромодановский, Автоном Головин, Апраксин, Гордон, Виниус, Александр Меньшиков: предприятие казалось страшным... «А вдруг - поражение? Не спастись тогда никому, всех захлестнут возмущенные толпы... А не начинать войны - того хуже, и так уже ропот, что царей опутали немцы - душу подменили, денег уйма идет на баловство, люди страдают, а дел великих не видно»...

Петр помалкивал. На разговоры о войне отвечал двусмысленно: «Ладно, ладно, пошутили под Кожуховым, к татарам играть пойдем»... Один только Лефорт да Меньшиков знали, что Петр затаил страх, тот же страх, как в памятную ночь бегства в Троицу. Но и знали, что воевать он все же решится».

Так писал А.Н. Толстой о кожуховском походе 1694 года в романе «Петр I».

Кожуховские маневры были хоть и самыми крупными, но далеко не первыми в «потешной жизни» Петра. Потому и устроили сражение по давно установленным правилам. В таких боях участвовали, как правило, многочисленные полки. Потешные (Преображенский и Семеновский) и солдатские представляли новый вид сухопутных войск. А стрелецкие полки олицетворяли старую армию. Такое противопоставление уже вошло в обычай. Тем более, что победа новых полков была заранее предрешена. Да и сами маневры проходили традиционно. Началу военных действий предшествовала перебранка двух шуточных «генералиссимусов», командовавших армиями. При этом «генералиссимусы» как могли задирали («травили») друг друга. Завершалось же «сражение» пленением стрелецкого «генералиссимуса», захватом обоза, знамен и совместным пиром победителей и побежденных.

Но были в кожуховском походе и особенности. На этот раз стрелецкие полки обороняли специально сооруженную крепость, с земляным валом высотой 3,5 м, глубоким рвом и бойницами. Наступавшие потешные и солдатские полки обязаны были рыть траншеи, подкопы, взрывать крепостной вал и штурмовать крепость. Однако осаждавшие столь быстро добились успеха, что Петр распорядился отвести их на исходные рубежи и начать штурм заново.

Кожуховские маневры были самыми продолжительными: с 30 сентября до 18 октября. Многие сражались по-настоящему: стреляли из настоящих ружей и пушек, бросали глиняные гранаты, начиненные порохом.

Стрелецкой армией в этом походе командовал Иван Иванович Бутурлин, будущий генерал-аншеф, андреевский кавалер и правитель Малороссии. А штурмовавшими полками командовал Федор Юрьевич Ромодановский - важнейшее лицо эпохи Петра I. Во время пребывания Петра за границей Ф.Ю. Ромодановский выполнял функции председателя пятичленного совета, управлявшего Россией. Позже Ф.Ю. Ромодановский управляет Москвой, Преображенским приказом и Тайной канцелярией при нем. Он один в России имел странный шутовской чин «князя-кесаря», именовался «кесарским величеством» и имел право производить в чины других.

В Кожуховском сражении использовались все приемы ведения войны. План сражения, его сценарий составлял сам Патрик Гордон - наставник Петра в военном деле. Генерал-лейтенант и контр-адмирал Патрик Леопольд Гордон (в России его именовали Петром Ивановичем) состоял на русской службе с 1661 года. Участвовал в подавлении Медного бунта в Москве при Алексее Михайловиче. С Петром он сблизился во время борьбы с царевной Софьей, возглавляя Бутырский полк. И затем, до самой смерти в 1699 году, он был непременным наставником и участником петровских баталий.

Все: и участники Кожуховской баталии, и ее наблюдатели - были уверены, что войска готовятся к войне с Турцией. Потому и игра велась «по-настоящему». Вот что пишет в своей «Гистории о царе Петре Алексеевиче и ближних к нему людях» князь Б.И. Куракин:

«Об екзерцициях военных можем сказать, что были весьма к прогрессу обучения его величеству и всем молодым людям. Напомню о той потехе, которая была под Кожуховым в Коломенских лугах, о которой могу сказать, что едва какой монарх в Европе может учинить лучше.

Оная потеха продолжалась 6 недель. И было войск собрано как с одной стороны, так и с другой по 15 000.

И при Москве-реке, на Кожуховском лугу, была учинена фортеция. И баталия была дана в поле. Во все то время, хотя добрый порядок был учинен, однако ж с обеих сторон было убито с 24 персоны и ранены с пятьдесят».

Где же располагалась эта «фортеция»? Сейчас определенно сказать трудно. Однако на картах и планах Москвы, начиная с середины XVIII века, рядом с Симоновым монастырем на берегу реки Москвы четко видно крепостное сооружение с бастионами петровского времени (точно такие же бастионы укрепляли Петропавловскую крепость и московский Кремль петровских времен). В пояснительных записках к планам это сооружение называют «пороховым складом», «гранатным двором». Просуществовала эта крепость на Симоновке до начала XX века. А рядом с этой крепостью, на месте теперешней городской больницы № 13, на старых картах обозначен и большой редут - укрепление для пушек.

Район в XVIII веке

В начале XVIII века по Указу 1714 года все московские купцы и ремесленники обязаны были селиться в загородных слободах. И вокруг Земляного вала (старой границы Москвы) быстро начал складываться пояс разнообразных пригородных поселений. Вскоре вокруг Москвы появилась новая граница, а наш район, как и многие другие, пополнился валами. Теми, что сейчас остались лишь в названиях улиц Симоновский вал да Крутицкий вал. Теперь валов уже нет, а раньше были. Да какие! Началось же все с... водки.

Некие «купцы-компанейщики» получили в откуп всю водочную торговлю в Москве. Заплатив в казну за откуп большие деньги, они чрезвычайно подняли цены на водку в городе. Москвичи, естественно, стали покупать и привозить водку из пригородов. Такая тайная привезенная водка продавалась в городе по низкой цене. «Компанейщики» не стали мириться с этим и возвели в 1731 году вокруг всех значительно населенных окраин города невысокий земляной вал со стеной из вбитых в землю деревянных столбов. На главных же дорогах поставили заставы, где все возы осматривали, проверяя, не ввозится ли в город водка. Однако такой частокол для москвичей не помеха. Скоро в нем образовалось множество лазеек, а затем его и вовсе растащили на дрова. И опять дешевое вино продавалось в городе в большом количестве.

Тогда «компанейщики», беря откуп на новый срок, поставили условием, чтобы московская Камер-Коллегия (это учреждение ведало налогами и сборами) построила вокруг Москвы новый вал и организовала заставы. При этом оговаривалось, что вал должен быть высоким, а заставы охраняемыми.

В 1742 году Камер-Коллегия закончила постройку этого вала. Он окружал уже весь город, был протяженностью 35 верст, и на нем устроили 16 застав. Вал этот москвичи стали называть Камер-Коллежским. И улицы наши тоже раньше назывались: Крутицкий Камер-Коллежский вал и Симоновский Камер-Коллежский вал.

На территорию нашего района попали две заставы - Спасская и Симоновская (Спасской заставу назвали по ближнему Новоспасскому монастырю). Это уже в XX веке, в 1922 году, «в честь советского крестьянства» площадь, на которой располагалась Спасская застава, стали называть Крестьянской. От Симоновской же заставы не осталось и следа. А располагалась она за нынешним Симоновским валом ближе к реке Москве.

«Я люблю у застав переулки Москвы,
Разноцветные, узкие, длинные,
По углам у заборов обрывки травы,
Тротуары, и в полдень пустынные», -

напишет столетие спустя Валерий Брюсов.

В середине XVIII века (1745 год) деревеньки Дубровка и Кожуховка числились за членом Святейшего Синода Преосвященнейшим Платоном, архиепископом Сарским и Подонским. В Дубровке в то время насчитывалось 25 душ мужского пола, в Кожухове - 32 души. Спустя же 20 лет в Дубровке числилось уже 36 дворов, 98 крестьян мужского пола и 101 женского, в Кожухове - 69 дворов, 210 мужчин и 192 женщины. Так что население здесь росло быстро.

Однако в 1771 году через Московию прошла эпидемия чумы, оставившая след до наших дней, главным образом в виде кладбищ. Не обошла чума и наши деревни. Документы той поры свидетельствуют, что в 1771 году в деревне Кожухове «умерло заразою» 32 мужчины и 38 женщин, в слободке Дубровке - 62 мужчины и 60 женщин. Для умерших от «заразы» за Камер-Коллежским валом было создано несколько кладбищ, в том числе Рогожское старообрядческое и Калитниковское (Мирское), да еще вблизи от деревень Дубровки и Кожухово - также «старообрядческое» и «холерное». Ведомство Государственной коллегии экономии, в ведении которого находились бывшие церковные земли, вынуждено было принять экстренные меры к пополнению убыли.

По указу Государственной коллегии экономии были приписаны «в оною слободку Дубровку желающие крестьяне, а именно - Кашинского уезда, Архангельского собора, что в Москве, села Ильинского и из деревень Бакаревой, Слабодки, Желково, Митиной, Усадов, Мильгуновой, Раздобориной, Анниной, Выскочки, Кузнецовой» и т.д. Всего 62 мужчины и 52 женщины. По переписи, проведенной в 1773 году, в слободке Дубровке числилось уже 111 мужчин и 93 женщины, а в деревне Кожухове - 195 мужчин и 186 женщин.

К тому времени от крепкой дубравы, давшей имя Дубровке, практически ничего не осталось, кроме «дровяного» леска, шедшего только на дрова. Здесь, на песчаной земле, местами сдобренной торфяным болотным перегноем, крестьяне сеяли хлеб, сажали картофель, капусту. Урожаи местного хлеба современники оценивали как «средственные», а вот травы давали хороший покос.

В 1764 году знаменитый указ Екатерины II ликвидировал церковное землевладение. Именно с этих пор деревни Дубровка и Кожуховка, выходя из владения Крутицкого монастыря, попадают под начало Коллегии экономии и вскоре становятся государственными. А когда в 1786 году Государственная коллегия экономии была ликвидирована, подмосковные деревни, в том числе Дубровка и Кожухово, оказались под управлением Коломенского приказа Московской удельной конторы. С конца XIX и в начале XX столетия эти деревни административно входили в Нагатинскую волость Московского уезда.